Этюды ранней весны (зарисовки о Смерти)
рассказ
Есть два мира: мир Жизни и мир Смерти. Таковой дуализм лежит в самой основе Бытия, и никаких открытий я на этих страницах не делаю. Но есть один нюанс. Тот мир, в котором мы существуем и который по привычке относим к миру Жизни, на самом деле является миром Смерти – и иначе никак. Именно Смерть определяет его содержание, держит в костлявых пальцах все ниточки; она задает тон и общее настроение, ее ледяным дыханием наполнен его воздух.
Этюд первый.
В квартире густо пахло жареной рыбой, казалось, этот запах пропитал коммуналку насквозь. Сергей потянул ноздрями, поморщился. Светка жарит. Значит, опять сосед Валера, ее муж, выходные на озере провел. Браконьерил потихоньку.
Сергей собрался в полутемном коридоре, освещаемом слабой лампочкой на сорок ватт – для экономии электроэнергии в местах общего пользования висели только такие – надел ботинки и пальто и, несильно хлопнув дверью, вышел в подъезд.
В подъезде пахло сыростью и немного светкиной рыбой. Дверь в квартиру напротив была заколочена досками – там никто не жил: бабка – предыдущая хозяйка – померла два года назад, а наследники, вступив в наследство, но так и не решив квартирную судьбу, затерялись где-то на просторах необъятной страны. Все два года после смерти бабки квартира стояла пустая, иногда в нее забирались ночевать и пьянствовать бомжи, несколько раз квартиру чуть не сожгли – и в один прекрасный день сотрудники ЖЭКа – управляющей компании по-новому, намертво запечатали дверь в квартиру обрезками горбыля и десятисантиметровыми гвоздями.
Сергей принялся спускаться по лестнице. С обшарпанных стен на него смотрели въевшиеся, кажется, уже в штукатурку надписи; некрасивыми лохмотьями свисала старая краска.
На площадке между вторым и первым этажами тусовался суетливый Люма – парень из соседнего подъезда, на два года старше Сергея. В школьные годы они почти не общались. Сейчас Люма поздоровался первым:
- Привет! – его глаза маслянисто блеснули, он вытянул перед собой жилистую ладонь, по тыльной стороне которой скользила синяя змейка наколотого узора, теряющаяся в складках рукава надетой на Люму толстовки.
Сергей пожал протянутую ладонь, на ощупь ладонь оказалась мягкой и влажной. Сам Люма отличался худощавым телосложением и чрезмерной резкостью движений.
- Че, как жизнь? – поинтересовался Люма, переминаясь с ноги на ногу.
- Ничего, - коротко ответил Сергей. Общих дел у них с Люмой никогда не было, поэтому Люмину любезность можно было отнести только на счет того, что ему, видимо, очень хотелось, но не с кем было поговорить.
- Работаешь?
- Ага. – Сергей облокотился па перила, посмотрел в серый квадрат окна позади Люминой головы, за стеклом плыли обрывки облаков. Решил, что отвязаться от Люминых расспросов проще всего ответной очередью вопросов. – Сам как?
- Да так, - Люма неопределенно повел татуированной ладонью, - не жалуюсь. У Каравана работал, он на деньги кинул, сука… С пацанами думаем офис ему спалить.
- У него же раньше магазин был…
- Это раньше. Теперь он ремонтами занимается… нанимает бригады из местных или чурок привозит… Короче, месяц-другой у него поработаешь – платит, а потом видит, что человек никуда не денется, и начинает динамо крутить, завтраками кормить. Типа сам денег от заказчика ждет или типа за материал все отдал в предоплату. В общем, известная песня… Чурок-то вообще кидает нещадно, местных поменьше, но теперь совсем озверел, всех без разбору динамит… Спалим ему офис с пацанами – верняк!
- Понятно. – Сергей отлепился от перил, давая понять, что ему пора.
- Сигареты есть? – Люма вновь маслянисто блеснул глазами.
- Я бросил.
- Во ты даешь! – Люма криво усмехнулся, - Спортсмен!
Потом он резко переключился и принялся суетливо копаться в карманах. Вполне можно было сейчас оставить его наедине с самим собой, но врожденное и проявлявшееся иногда совсем не к месту чувство такта ненадолго задержало Сергея.
Люма тем временем достал коробок спичек, пластиковую расческу с несколькими отломанными зубцами, какую-то потертую бумажку. Махнул рукой, убрал все назад в карман. Наконец извлек то, что искал, – белый целлофановый сверточек. Точнее смятый прозрачный кожух от пачки сигарет, в который был плотно упакован белый порошок. Сергей сразу понял, что это. Да и как не понять – Люмины разговорчивость и резкость в движениях говорили сами за себя. Скорость. Алхимическая смесь из амфетамина, парацетамола и потолочной побелки от местных барыг.
- Будешь? – предложил Люма.
Сергей отрицательно покачал головой.
- Хочешь-не хочешь-как хочешь. – Люма улыбнулся, показав Сергею неровный ряд гнилых зубов, извлек из другого кармана две пластиковые банковские карточки и, отойдя к окну, принялся деловито раскатывать нюхательные дорожки на подоконнике.
Такое количество банковских карт и Люма в качестве их владельца явно не вязались друг с другом – в обычных условиях, по крайней мере, но потребительское кредитование, по уровню доступности для широких масс приблизившееся в последние годы к провинциальным проституткам, сделало свое дело. Люма не только имел две банковские карты, но даже пользовался ими, на свой манер, правда.
При помощи скатанного в трубочку потертого «полтинника» Люма смел свои дорожки с подоконника, хищно шмыгнул носом напоследок и осоловело посмотрел на Сергея.
- Точно не будешь?..
- Нет, я лучше пойду, - Сергей протянул ему ладонь для прощания.
- Ну, бывай. – Люма пожал ладонь, суетливо убрал карточки в карман. – Зря отказался, кстати. Хороший спид…
Но Сергей его уже не слушал. Обдолбанный скоростью Люма мог присесть на уши так, что ни одному врагу не пожелаешь. Сергей поспешно спустился по лестнице и вышел на улицу.
Его встретила прохлада ранней весны. Впрочем, снега уже почти не было, вместо него блестели темные полноводные омуты луж. Из-за домов дул ветер, под его натиском раскачивались сети соседа Валеры, развешанные для просушки во дворе возле сараев. Рядом белело чье-то белье.
Сергей оглянулся: Люма по-прежнему маячил в окне подъезда на площадке между вторым и первым этажами. Хорошо, что не увязался следом. Быстрым шагом Сергей пошел прочь.
Этюд второй.
Ранняя весна обернулась ранним половодьем. Река, повинуясь своему ежегодному инстинкту, выплеснулась из русла, заняв топкий берег, но ввиду малоснежной зимы уже через неделю отступила, оставив после себя следы в виде сохнущих зеленых косм тины да заполненных водой ям.
В одной из таких ям плавала рыба, оказавшаяся отрезанной от родной реки. Яма стала ее новым прибежищем и рано или поздно должна была стать могилой. Каждый день вода понемногу убывала, испаряясь под жаром солнечных лучей и впитываясь в почву. Рыба осваивала свое новое прибежище и ждала смерти.
Солнечные зайчики плясали по поверхности воды, проникали на дно ямы и играли бликами на чешуе рыбы. Рыба шевелила жабрами, вглядывалась в темноту ямы матовыми глазами.
Рыба была одинока в своей яме. Ее не беспокоили хищники, но не было тут и сородичей. Лишь солнечные блики да тени от плывущих в небесной вышине облаков. Пузырьки воздуха, изредка поднимающиеся со дна ямы, капли дождя, восполняющие потери воды в яме, отсрочивающие смерть. И все.
Плеск хвоста, размеренные движения плавников, одинокие скитания от одного края ямы до другого. Медленно, но неумолимо сжимающееся жизненное пространство. Отступающая жизнь. Вместе с наступлением весны, наступлением жизни. Для людей, не для рыбы. Для рыбы – дальше была только смерть.
Вода убывала, рыба становилась неподвижна. Она зарывалась в жижу на дне ямы, вслушиваясь в вибрации земли, ловя воздух жабрами, продлевая свое угасающее существование. Рыбой двигал инстинкт, только он. Этот инстинкт делил существование на две не равные друг другу половины: Жизнь и Смерть.
Природа наделила рыбу способностью определять ту половину, которая звалась Жизнь; половина по имени Смерть существовала сама по себе. Она и заключила рыбу в эту яму, она и приближалась к ней с каждым днем. Рыба чувствовала ее, но инстинктивно хваталась за половину под названием Жизнь. Пока в яме была вода. Но воды с каждым днем становилось все меньше.
Этюд третий.
Мимо прогромыхал грузовик, в кузове которого тряслись обрезки покрытых ржавчиной труб и арматуры. Светофор на противоположной стороне улицы мигнул красным глазком, переключился на желтый, а еще через несколько секунд – посмотрел через дорогу ясным зеленым взором. Анна Васильевна встрепенулась, словно ото сна очнувшись, и медленно поковыляла на переход.
Навстречу Анне Васильевне текли люди, молчаливые и задумчивые. Люди несли в руках продуктовые сумки, пакеты, кожаные портфели, толкали перед собой детские коляски. С задорным щебетом пронеслась, едва не сбив с ног, стая подростков – с всклокоченными волосами, в ярких костюмах. Анна Васильевна неодобрительно покачала головой им вслед: в ее время такого не было. Все ходили одинаковые, никто не стремился выделиться. Выделялись умом или талантом, но никак не одеждой.
Наконец преодолела перекресток. Тут же зажегся красный. Успела, слава богу, - подумала про себя. Ноги уже не те. Захочешь – не перебежишь дорогу в несколько секунд, как в былые годы.
Отдышалась немного и пошла дальше. До почты уже недалеко. Метров сто пятьдесят осталось. Вот сейчас пятьдесят шагов по тротуару, затем свернуть, пройти под раскидистыми тополями (помню, как когда-то очень давно сажали их на майском субботнике), мимо зарослей шиповника – голые колючие ветви да рябины куст из самой гущи торчит – и вот оно заветное крыльцо. Синяя эмблема в виде конверта да надпись «Почта России».
Анна Васильевна поднялась на крыльцо, прошла в стеклянную дверь. Миновала темный и узкий предбанник, толкнула еще одну дверь – и оказалась в просторном зале, забитом людьми. К маленьким окошкам, похожим на бойницы, тянулись, словно реки к морю, – людские очереди. Пенсию дают.
Анна Васильевна пристроилась в конец одной из них. Встала и затихла. Вокруг бушевало море. Дробились голоса, растекался плескучими волнами возбужденный шепот.
- Слышала, что в мире творится-то?..
- Ужас!..
- Ой, и не говори…
- А пенсию-то подняли?
- Какое там!.. Богу молимся, чтоб то, что нынче дают, по какой прихоти не отобрали…
- Ой, времена!..
- Лишь бы не было войны!..
Анна Васильевна в дискуссии не вступала, молчала. Что говорить – все давно сужено-пересужено. Толку от этого никакого. Власть далеко, а люди здесь. Надо жить как-то, надо, уж и до смерти недалеко. А войны и впрямь не хочется.
Подошла очередь, Анна Васильевна протянула паспорт в окошко. Женщина в окошке быстро глянула в паспорт, сверила со списком, лежавшим перед ней. Нахмурилась, сверила снова. Потом что-то настучала на клавиатуре компьютера, уставилась в монитор. Анна Васильевна затаив дыхание следила за ней. Позади не смолкал гул голосов. Наконец женщина отвлеклась от экрана монитора.
- Вам сегодня не дают. Приходите завтра.
Досада и даже обида обожгла Анну Васильевну изнутри. Что же такое, почему? Она недоуменно уставилась на женщину в окошке. Та протянула ей список:
- Видите, вас здесь нет, бабуля. Вы по семнадцатым числам получаете, а сегодня какое?
И вправду какое? Анна Васильевна запамятовала. Но женщина в окошке сама поспешила дать ей ответ, продиктовав по слогам:
- Шест-над-ца-тое! Вот!
Ой, дура старая! Как же так! Запамятовала… Анна Васильевна смущенно отошла от окошка, освободившееся место сразу же заняла другая старушка. И точно – она семнадцатого получает, а сегодня, оказывается, только шестнадцатое. Вот ведь черт попутал, не иначе.
И денег нет, а она в магазин собиралась – да, видать, теперь не судьба. Придется до завтра потерпеть. Благо дома рассольник еще остался, что на выходных варила. Такие дела.
Пошла Анна Васильевна с почты. Спустилась по ступенькам с крыльца, прошлась под тополями, раскачиваемыми налетевшим внезапно ветром, прошаркала до перекрестка. Перебралась через дорогу, кляня свою сделавшуюся никудышной память. Ну как же так! – покачала головой.
С улицы свернула во дворы – срезать немного до дома. В одном из окон первого этажа увидела клетку с птицей, остановилась. Красивая птица, с ярким опереньем, заморская. Анна Васильевна даже ближе подошла к окну – чтобы лучше разглядеть.
Птица скакала на деревянной жердочке и клевала семена, перемешавшиеся с засохшими птичьими экскрементами. Не убирают что ли за ней?.. Ох, и красива, голубушка!.. Заулыбалась Анна Васильевна.
А птица заметила, что за ней наблюдают: нахохлилась, принялась вышагивать по жердочке гордо, боченясь. Анне Васильевне вдруг легко как-то сделалось, воздушно. Словно сама птицей стала. Смотрит в окно на клетку – оторваться не может, будто под гипнозом.
Птица шагала по жердочке, шагала и вдруг – прыг на прутья клетки, клюв ощерила, крылья распустила. Потемнело тут в глазах у Анны Васильевны, принялась она оседать на землю, чуя неладное. Дыхание внезапно сперло, в груди страшно закололо. Так и села прямо в лужу. А птица клювом по стеклу задолбила, как взбесившийся метроном.
Налетел порыв резкого ветра, разметал полы старушечьего пальто. Вот и смерть моя пришла – вдруг ясно и абсолютно спокойно подумала Анна Васильевна.
Этюд четвертый.
В разрывах туч мелькали… еще тучи. Низкое небо нависало над землей, не предвещая ей ничего хорошего. День выдался пасмурный и ветреный. Изредка начинал моросить мелкий дождик. Серый день – как и все дни в это время года.
У крыльца станции скорой помощи курили водители и фельдшера – те, кто не был сейчас на вызове. Впрочем, вызовов сегодня было немного, поэтому отсутствовали единицы. Табачный дым вился над крыльцом плотным серым облаком, лишь немного контрастируя с серым же небом.
Курили, что-то обсуждали. Зарплаты и политику, последние новости. Сергей стоял немного поодаль, слушая вполуха.
- Слыхал, в Молодежном теплотрассу прорвало – мужик пьяный в размыв провалился и обварился?..
- Да, это в Михайлова смену было. В ожоговом сейчас тот мужик…
- А вчера парня привезли – в животе осколок металлический с ладонь, наверное… бомбу мастерил, училище думал взорвать…
- Вот террорист недоделанный!..
- Не говори.
Скрипнула и хлопнула входная дверь. На крыльце появился врач Андрей Константинович. Взглядом отделил Сергея от компании, крикнул ему:
- Серег, заводи! Вызов…
- Ага. – Сергей встрепенулся, двинул к машине.
Окликнул Сафронов – водитель из другой бригады:
- Серый, а ты че – курить бросил?
- Ну да.
- Молодчик! Спортсмен!
«Где-то я это уже слышал сегодня», - подумал Сергей.
- Это все, что ты хотел знать?
- Ну да. Ни пуха!
- К черту тебя!
Залез в кабину, завел мотор. Подошли врач Андрей Константинович и фельдшер Паша. Загрузились. Сергей вопросительно посмотрел на них.
- Давай в центр, к почте, там во дворах какой-то бабульке плохо стало. – Андрей Константинович поглядел в свои бумаги. – Точный адрес: Ударников, двадцать один.
- На всех парах или как обычно?
- Бабуля старая уже, как обычно давай.
Сергей выжал педаль газа, и они поехали в центр.
Птица билась в клетке за окном, распуская пестрые крылья и долбя клювом холодное стекло. Под окном в свинцовой луже на асфальте лежала старушка. Мимо проходили редкие люди, не обращая на нее особого внимания.
Андрей Константинович пощупал у старушки пульс, посветил фонариком в зрачки. Помял складки кожи на шее. К нему подошел фельдшер Паша, присел на корточки рядом. Они перекинулись парой слов. Сергей следил за ними от двери кабины, готовый прийти на помощь, если понадобится.
Не понадобилось. Андрей Константинович встал во весь рост, за ним поднялся и Паша. Врач махнул рукой.
- Не наш случай. – Он немного помолчал, затем поправился, – Уже не наш. Труповозку сюда надо, померла бабуля.
Сергей вернулся в кабину, по рации связался с диспетчером, вызвал спецтранспорт. Паша в это время достал из кузова носилки.
- Давай ее хоть на газон перенесем, а то там люди ходят, дети…
- Ага.
Перенесли старушку, уложили на газон, под дерево. Андрей Константинович с Пашей закурили.
- Сколько уже не куришь? – спросил Андрей Константинович Сергея, сбивая пепел со своей сигареты.
- Полтора месяца.
- Молодец. Я тоже бросал… – Он усмехнулся. – Раз пять, наверное. Только на «скорой» гиблое это дело. Для меня – так точно.
Сергей промолчал. Курить, конечно, хотелось, но он подавлял навязчивое желание усилием воли.
- А птица-то глянь, - врач указал на птицу, продолжавшую бесноваться в клетке за окном, у которого умерла бабуля, - все никак не успокоится. Чувствует смерть, зараза.
- Красивая птица, – вклинился в разговор Паша.
- Красивая и глупая, - сплюнул Андрей Константинович.
- Может, накроем бабулю чем-нибудь, а то когда еще труповозы приедут…
- Сейчас гляну.
Сергей достал из салона кусок целлофановой пленки. Вместе с фельдшером Пашей они накрыли старушку. Постояли еще минут пять, перебрасываясь короткими фразами. Затем погрузились в машину и поехали обратно, на станцию.
Птица в окне продолжала истерично биться.
Этюд пятый.
Ночь медленно отступала, уносясь вместе с ледяным ветром и обрывками туч на запад. Светало, из темноты проступали размазанные контуры заспанного мира. В серых сумерках вяло шевелились автомобили и недавно проснувшиеся люди.
Сергей спустился с крыльца, попрощался с курившими тут коллегами. По гравийной дорожке обогнул здание станции скорой помощи, вышел на улочку. Смена закончилась.
За ночь выезжали три раза: один раз везли роженицу, два раза – констатировали наступление смерти. Итого в битве Жизни и Смерти: два-один в пользу последней. Если с роженицей, конечно, все нормально. Но там должно быть все нормально: баба крепкая, с широким тазом, уже рожавшая к тому ж…
Домой идти пока не хотелось, решил прогуляться. По улице прошел два квартала, свернул во дворы. Пересек детскую площадку, заваленную мусором, который натащил ветер с ближайшей помойки, обогнул гряду полуразрушенных сараев с огромными дырами в стенах и заваленными крышами. Вышел на пустырь, засаженный дикими яблонями; по скользкой тропинке, усыпанной гнилой прошлогодней листвой, спустился к реке.
Над темной водой вился клубами белый пар. Сергей подошел почти к самому урезу, сел на торчащий тут из земли пенек. Хотелось курить, но он гнал мысли о сигаретах. Бросил – значит, бросил. И все. И точка.
На город наползало утро, на душе было как-то тоскливо. Сидишь-смотришь, речная вода знай себе утекает… думаешь: а ведь так и жизнь – раз и нет ее. Как плевок – вот если плюнуть прямо сейчас: растечется тысячью белых точек, растворится во тьме потока. Только смерть вечна, смерть во всем, повсюду она. Жизнь – подачка, нахаляву доставшийся незаслуженный подарок, а смерть – мерило, черта, пьедестал либо яма – каждому по деяниям его.
Сергей вздохнул. Откуда-то нарисовался бомжеватый субъект с целлофановыми мешками в руках. Что-то подобрал с земли, повертел в руках, затем убрал в один из мешков. Завидев Сергея, двинул к нему. «Его мне только не хватало» - пронеслась мысль.
Поравнявшись с Сергеем, субъект спросил:
- Сегодня какой день недели?
Сергей на секунду задумался. А и вправду: какой? Что-то он совсем потерялся в этих однообразных днях и числах. Начал считать смены про себя. Та-а-ак. Значит, выходил в субботу, потом во вторник, вчера подменял Эдика Фролова, на смену раньше вышел. Выходит, сегодня пятница. Да, так и есть – пятница.
- Пятница, - коротко изрек.
- Пятница – пора расслабиться, - осклабился субъект.
- Кому как…
- Закурить не будет?
- Не курю.
- Молодец! Спортсмен!..
«Опять!» - пронеслась гневная мысль, достали уже с этим спортсменом.
- Шел бы ты, мужик…
- А и пойду. День долгий, работы много…
И субъект пошел. Сергей проводил его задумчивым взглядом. Работы у него много, скажите, пожалуйста!..
Минут через пять покинул насиженное место и сам. Пошел по берегу в сторону городского рынка, решил там сесть на маршрутку и доехать до дома на ней.
Проходя мимо заполненной грязью ямы, заметил, как что-то блеснуло на дне. Остановился, пригляделся. В луже грязи на дне ямы вяло трепыхалась полудохлая рыбина. Ее жабры медленно ворочались, как испорченные кузнечные меха, блеклые глаза тускло смотрели куда-то вверх. Видимо, паводком вынесло ее на берег, прибило в яму эту. А теперь вода ушла – и подыхает рыба.
Сергей опустился на корточки перед ямой, опустил руку в пахнущую тиной грязь. Поднял скользкую рыбину, которая почти не билась в ладони, а лишь смиренно лежала. Понес назад к реке. Спустившись к воде, опустил рыбину в нее. Рыба ушла под воду, затем всплыла кверху брюхом. Немного покружилась в водовороте у берега, увлекаемая речным течением, затем, наконец, собралась с силами – ударила хвостом и перевернулась на брюхо. Сделала пару движений плавниками и ушла в темную глубину.
«Два-два» - подумал Сергей.
Заключительный этюд.
Унесший ночь ветер забрал с собой и свинцовые тучи, висевшие в небе весь прошлый день. Вместо них теперь шли волнами над головой небольшие сероватые облачка. Изредка сквозь них проглядывало блеклое солнце, но практически сразу же стеснительно пряталось обратно.
Сергей свернул с улицы в родной двор. Краем глаза заметил, как облупилась штукатурка на фасаде дома – там, где в прошлом году срезали со стен аварийные балконы. Пожалуй, дом и сам пребывал в состоянии близком к аварийному, но никто не обращал на это внимания. По крайней мере, старался не обращать. Весь район, в общем-то, состоял из таких домов. Аварийный район – подумал про себя Сергей.
Возле соседнего подъезда стоял полицейский УАЗик, Сергей прошел мимо него. Из открытой форточки со стороны водительского сиденья доносились мелодичные раскаты популярной песни шансон-группы «Бутырка»:
Запахло весной. Метелям отбой.
Хозяин седой, ворота открой!
Запахло весной. Боль снимет рукой…
Знакомой тропой вернусь я домой…
Сергей непроизвольно повел носом – во дворе пахло плесенью и немного жареной рыбой. Опять эта рыба, - подумал Сергей. Вот вам и запахло весной…
Возле сараев сворачивал свои сети сосед Валера, Сергей направился к нему – поздороваться.
- А, скорая помощь пожаловала, - улыбнулся Валера, протягивая ладонь для рукопожатия.
- А то! – улыбнулся Сергей в ответ. – Чего это менты у нас тут стоят?
- Эти-то? – ответил вопросом на вопрос Валера, словно во дворе были еще какие-то менты. – За Люмой приехали. Прикинь – Каравана, говорят, замочил…
- Да ладно!..
- Такие дела. От наркоты да бухла крышу совсем повело. А Караван, вроде, денег ему должен был… да не ему одному – всей бригаде, они у него ремонты там какие-то делали… - Валера смачно сплюнул. - В общем, встретил он Каравана в городе случайно и ножиком пырнул. Вот и весь сказ…
- Ничего себе!
- Ты ж в «скорой» работаешь – сам все должен знать.
- Все да не все, как видишь.
- Ладно, мне сети надо распутать да в сарай убрать по-быстрому. А то Светка на рынок тащит, обещал в пятнадцать минут управиться, а уже полчаса прошло.
- Ну, бывай тогда, сосед!
- Бывай…
Сергей пошел в сторону подъезда. У скрипучей подъездной двери остановился, еще раз глянул на полицейский УАЗик. Люма Каравана замочил – ничего себе!.. А ведь вчера еще с ним базарили. Вот вам и метелям отбой. Три-два, твою мать.
Он вошел в темный прохладный подъезд, пропахший сыростью и жареной рыбой.