Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

Мера Хаоса

миниатюра

 

  Каждый день безумцев становится все больше. Ты спускаешься в метро и видишь их пропитанные сумасшествием глаза. Их изломанные хаосом и отчуждением лица. Их невнятное бормотание, похожее на коктейль Молотова, в котором в равных долях плещутся Иисус Христос и Майкл Джексон. Они здесь, сейчас – и неизвестно, кто из нас на очереди: в смысле первым пополнит их ряды.

  Эти люди из телевизора – чего они хотят? Им нужна моя страна. Но не только ее нефть и газ, им нужен я. Мой мозг. В который они хотят пихать свои извращенные идеалы.

  Циничные глаза полковника, который давит людей скрюченными пальцами на глади засыпанного хлебными крошками и мятыми бумагами стола. Где-то позади него горит засиженная мухами лампочка. В углу телевизор. С пряными податливыми клоунами, которые громко пукают – и зрители по ту сторону экрана восторженно аплодируют.

  В одной из квартир кто-то повесился. Неудивительно. Ведь это вся наша жизнь – какая-то петля, в которой стянуты судьбы тысяч: всех этих прожорливых жуков наверху навозной кучи, всех этих белесых червей внизу, всех этих смешных розовощеких плюшевых зайчиков между, которые с криком и непременным брызганьем слюной несутся на войну с жуками, но тут же умолкают, когда жуки дают им маленький клочок навозной кучи – мол, это ваше, правьте.

  Я спускаюсь в страдающий ревматизмом декабрь. На часах начало девятого. Ветер, радуясь новой жертве, тут же принимает меня в свои ледяные объятья. Я чувствую дыхание Чикатило. Иду к трамвайной остановке. Трамвай, словно механическое чудовище, набитое живой плотью, - воплощение детского кошмара. Шум и лязг. Зубовный скрежет.

  Я прихожу на работу. Офис напоминает мышеловку. Она захлопнулась, прижав мне хвост. Я вспоминаю, как мы с кем-то пили пиво, и этот человек сказал, что работа в офисе – наихудшее из занятий, которым человека заставила заняться эволюция. Ни с того, ни с сего я вспоминаю всех тех девочек, с которыми спал без любви, каждый раз с утра стараясь побыстрее исчезнуть, не успев услышать всех этих слов: «Когда мы увидимся в следующий раз?» Работа в офисе – это тот же секс без любви. И ты опять же стараешься побыстрее исчезнуть.

  Исчезнуть… Мы стираем себя с лица земли своим безразличием, своей потерянностью и отчуждением. Мы уже стерты. Словно на цветном фотоснимке под названием «Мир» кто-то сигаретой прожег дырку ровно в том месте, где мы счастливо улыбались.

  Мера Хаоса. Это состояние, схожее с тем, когда ты пьешь три дня подряд, с кем-то дерешься, кому-то признаешься в любви, пишешь стихи и тут же сжигаешь. Мир бьется в агонии. И заставляет в ней биться тебя.

  Сижу в комнате, окруженный четырьмя стенами. Телевизор молчит, выключен. Зачем снова слушать, как одни обещают светлую жизнь, а другие стонут, что нет никакой светлой жизни и не будет? Надоело. Первые врут, вторые врут, что первые врут, третьи врут про первых и про вторых, я знаю, что все врут – зачем тогда?

  Вспоминается девяносто третий год, октябрь. Я учусь во втором классе. Вечер воскресенья, 3 октября, вся семья перед телевизором. Показывают какой-то американский фильм-катастрофу, в котором самолет с сотней пассажиров на борту внезапно начинает падать. Пилоты пытаются спасти самолет и жизни людей. Неожиданно в момент кульминации фильм обрывается, по экрану идут какие-то помехи, из динамиков рвется белый шум, потом картинка вновь появляется, но уже показывают Белый дом, по которому прямой наводкой бьют танки, вооруженных людей возле Останкино, матерящегося генерала Макашова. На следующий день в городе было тихо. Очень тихо. Я помню эту тишину – словно кто-то умер.

  Теперь я знаю, кто. Я понял смысл этой метафоры: тем падающим самолетом была наша страна, Россия. Мы все погибли. В том смутном безумии октябрьских дней. 

  Теперь уж нас нет. Поэтому нам ничего и не остается, кроме как расползтись по офисам, включить компьютеры и приняться лихорадочно придумывать новые статусы «В Контакте». Это наша мера Хаоса. Это наш первый шаг к грядущему безумию.

  Жизнь без любви – это жизнь без снов. Как говорил Берроуз: «Хочешь убить отдельно взятого человека или даже целый народ – забери их сны». Мне давно ничего не снится кроме кошмаров. Я даже их полюбил и больше не боюсь – уж лучше кошмары, чем ничего. А сны мертвых – это сны мертвых, тут все ясно.

  Моя мера Хаоса – это я сам. Не то бушующее море, что грозится проглотить пристань с пришвартованными к ней кораблями, нет, просто маленький островок безумия в океане сумасшествия. И, может, однажды мне даже приснится поляна, усеянная красными маками, стрекотанье кузнечиков и бархатный полет стрекоз. Все может быть. Тогда я точно пополню их ряды. Им ведь снится.

 

 Вернуться в раздел ТЕКСТ