Повторяющиеся зеркала
миниатюра
Залы с высокими сводами, утопающими в непроницаемой тьме, следовали один за другим, сливаясь в бесконечную цепь, умело сплетенную создателем этого мира, мира, состоящего из похожих как близнецы залов, зеркальных отражений друг друга, кривых и насмешливых, искаженных, словно бы реальность превратилась в огромный серебристый шар, крутящийся вокруг своей оси, и каждая точка его поверхности была ничем неотличима от любой другой; герой этого рассказа шел, то ускоряя, то замедляя шаг, он проходил один за другим эти залы, эти повторы, в которых он давным-давно потерялся, эти нагромождения зеркал, в барочного вида рамах, потускневшей бронзы, или же в пластиковых оправах, как в каком-нибудь современном супермаркете, зеркал неописуемо громадного количества; «Куда я иду?» - спрашивал себя герой этого рассказа. – «Зачем?», но ответов не возникало, точнее, был один, неотвратимый, как эти повторяющиеся залы с зеркалами: «Так нужно автору этого рассказа»; и вновь мелькали отражения, гигантские и маленькие, искаженные гримасами счастья и ярости, в зеркалах всплывали образы, туманные, словно в памяти дряхлого старика; они расплывались, как клочья утреннего тумана – невесомо, чуть заметно – и вновь круженье зеркального блеска настигало героя этого рассказа; автор просто плел нить, серебряную нитку из бликов и отражений, из слез и хохота реальности, которая шар, и нанизывал на нее все новые и новые залы, у героя кружилась голова от этого мельтешения повторяющихся мест; да, все это казалось игрой, жестокой игрой, в какие, бывает, играют дети, но герой этого рассказа считал по-другому, ему эта игра не нравилась, более того, она ему осточертела – и когда круженье зеркал достигло своего пика, и ослепительный свет застил глаза героя этого рассказа, его вытошнило на зеркальные плиты, которыми был выложен пол этих повторяющихся залов; «Ублюдок!» - прохрипел герой этого рассказа, обращаясь к автору этого рассказа, - «Мразь…»; слова эти мутным облаком поднялись ввысь и растворились во тьме, давая секундное, быть может, облегчение душе, которая требовала от героя остановиться, но он знал, что должен будет идти в любом случае, ведь он жил всего лишь в фантазиях совсем другого человека, а потому не имел своей собственной воли, он был вынужден подчиняться автору этого рассказа и круговерти повторяющихся зеркал; время не шло, время словно остановилось, трудно было угадать шевеление секунд в этом мире похожести, в этом холодном пространстве убийственной идентичности, да и что могло значить время – ведь оно существовало лишь для автора этого рассказа, не для героя; аркады, изогнутые, холодно-зеркальные напоминали собой строй голых и потных до блеска людей, строй, идущий непонятно куда, ведомый неведомой никому, разве что его предводителю, целью; и каждый из них был пронизан болью; «Ненавижу!» - хрипел герой этого рассказа, - «Ненавижу!», у него были для этого основания – он не мог умереть собственной смертью, просто покончить жизнь самоубийством, весь этот фантасмагорический ад мог прекратить только автор этого рассказа, но он был всего лишь эгоистичной сволочью; тогда герой этого рассказа упал на зеркальные плиты пола и увидел себя, себя в зеркале, во всех этих зеркалах – его были тысячи; какая неведомая и древняя сила жила здесь – память и фантазия, воля и слабость – все это называлось бесконечность, да, именно в этой карусели из кусков зеркала таилось то, что не имеет ни счета, ни отображения, именно бесконечность захлестнула героя этого рассказа, потому, может, даже смерть его ждала не своя; и когда он встал, он смеялся, безумный, и снова шел, ведомый чужой волей, и зеркала кружили вокруг него и заглядывали ему в лицо, пытаясь запомнить его облик, холодные стекла воровали его по частям, воровали у самого себя, и холод наступал неосязаемой громадой этих залов.