Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

Предчувствие дождя

рассказ

 

«Вальс мертвых женщин, казненных на гильотине

Каждый день звучал, звучит и будет звучать

Я отдам все цветы одной балерине

Отдам и с чистым сердцем пойду умирать»

Эдуард Старков

 

  Море переливалось множеством оттенков холодного синего. Над невысокими гребнями, увенчанными клочками белой пены, – словно кто-то побаловался с зубной пастой – застыла блеклая дымка. Ветер дул умеренный, на берегу почти неощутимый, день выдался солнечный, но прохладный, - один из последних деньков уходящего бабьего лета, - картина, что называется, умиротворяющая.

  Неспокойно было только на сердце Художника. Может, поэтому он уже два с лишним часа сидел перед мольбертом, почти не двигаясь. Образ огромной лиловой тучи, нависшей над морем, вяло шевелился в мозгу, готовый брызнуть дождем (из глаз?), мысли путались, он не мог сосредоточиться. Будет дождь. Несмотря на то, что сейчас небо чистое с редкими ватными облачками, совершенно не предвещающее дождя. Будет дождь…

  Пляж был пустынен – сезон окончился – только Художник да небольшая компания молодых людей, что-то праздновавших в стороне – там, где начинались сосны, - были здесь сейчас. Одиноко торчали из песка выцветшие на солнце скамейки, навесы в форме грибков и кабинки для переодевания. Кое-где из песка выглядывали пустые пивные банки, целлофановые пакеты, смятые бумажки и прочий мусор, оставленный исчезнувшими отдыхающими.

  Художник пытался рисовать, но ничего не получалось. Он посмотрел на свои руки – они тряслись, хотя он вчера не пил. Только вчера… - подумал Художник, - только вчера… Зато до этого… Привыкший заглядывать в стакан должен быть готовым к тому, что, когда он от него оторвется и оглядится вокруг, мир будет лежать в руинах. У него кризис… Затянувшийся кризис… Черт, будет дождь.

  Вчера Художник получил телеграмму от жены. Она просит его приехать. Ей это все надоело, она требует развода. И ребенок (этот чудный цветок шести лет отроду, который будущей осенью уже пойдет в школу) будет жить с ней. Он плохой муж и отец. Пусть живет среди своих картин. Он всегда жил среди них, плюнув на реальность.

  Кисть дрожит в руке, так дрожит стрелка компаса, когда к нему поднесут магнит. Холст загрунтован и только ждет мазка. Раз – и масло ложится неровной черточкой, похожее на щербинку. Нет, не то – это нужно рисовать акварелью… Много воды… В этом всем слишком много воды.

  Ты просто не можешь сейчас рисовать. Признайся себе, ведь не можешь. Этот чертов кризис. Эти чертовы картины. Вся жизнь коту под хвост…

  Над ним с криком пролетела чайка. Художник посмотрел ей вслед. Чайка взмыла, потом выполнила какую-то фигуру птичьего пилотажа, нырнула вниз и, ударившись о воду, снова поднялась, набрала высоту и слилась с белесой дымкой, лежащей над морем. Художник обернулся: компания молодых людей продолжала веселиться, у них было спиртное, они развели костер, до него доносились их смех и пьяные возгласы. Счастливые люди, черт побери.

  Зашумели сосны – невесть откуда появился легкий ветер, который налетел на них и запутался в колючих ветвях. Несколько мелких песчинок легли на холст, Художник смахнул их ладонью.

  Почему? Почему все это? Почему со мной? Как часто мы задаем себе этот вопрос, когда уже поздно искать ответ. Слишком поздно. Картины поглощают тебя, забирают целиком. Вспоминаются слова Хемингуэя, неоспоримая правота папаши Хема в том, что людям посредственным (Художник подумал «серым») в отличие от людей умных и талантливых дана возможность познать счастье, тогда как последние умудряются так изгадить себе жизнь, что она становится противна окружающим и ненавистна им самим.

  Художник достал из кармана пачку «Голуаза» и, вытащив сигарету, закурил. Терпкий дым окутал его лицо (ты ненавидишь себя, а? ненавидишь?..), сигарета слегка подрагивала в пальцах (это нервы… нервы… не…навидишь?)

  Ничего не выходит. Как ни старайся, но сегодня  пейзаж ему не написать. И завтра. Будет дождь. Эта картина в отличие от реальной уже давно была готова в его сознании. Три месяца назад он приехал сюда отдохнуть (уже тогда у него был кризис) в небольшом санатории на берегу моря среди сосен, растущих на желтом песке. Он думал, что это поможет ему разобраться в себе, в своей беспорядочной жизни (жизнь среди картин…), наладить нарушенную связь между собственным эго и окружающим миром. Он думал, что сможет здесь рисовать (гнусный самообман – ни одной работы за все это время), но перед глазами стояла лишь огромная лиловая туча. Вчерашняя телеграмма вернула его к реальности – он так и не вышел из тупика (это ведь был лишь побег – признайся себе-то хоть…), не разрубил свой гордиев узел. И теперь, увидев, наконец, руины вокруг себя, Художник понял – будет дождь (да, я ненавижу себя! слышишь? не-на-ви-жу!). Три бессмысленных месяца…

  Художник докурил и бросил окурок на землю. Потом ногой надвинул на него кучку песка. Посмотрел на пустой холст с одиноким масляным мазком. Туча… он видел там тучу. И море свинцового цвета. Последний месяц он почти беспробудно пил (старая проблема… но я не алкоголик!.. не алкоголик…). Таким образом он сводил счеты со своим давно давшим трещину существованием. Алкоголь заключал временное перемирие в его старой войне с реальностью и самим собой (эта картина не выходила из головы: огромные тучи над хранящим гробовое молчание морем, готовые разрешиться холодными дождем, - она въелась в мозг словно кислота). Еще он думал о самоубийстве.

  Самоубийство. Последний аргумент того, кто всю свою сознательную жизнь ведет спор с незримым оппонентом, сидящим внутри его собственной головы (этот пустынный пляж, конец курортного сезона, монотонный гул моря, похожий на белый шум, льющийся из динамиков радиоприемника, потому что ни одна станция не ловится, потому что все радиостанции навсегда прекратили свое существование как, впрочем, и люди, потому что ровно тысячу лет назад был Апокалипсис, ядерный взрыв, чума, падение огромного раскаленного метеорита, и теперь планета предоставлена лишь самой себе). Существует множество способов самоубийства, но ни один не дает твердой гарантии того, что твоя смерть поможет хоть кому-то, даже тебе самому. Смерть в этом плане – ненадежный партнер.

  Художник видит, как в туманной морской дали материализуется парус, распластанный над водой. Он то взмывает над синей гладью (сменившей, кстати, свой оттенок на темно-синий), то ныряет в морскую бездну. Художник снова потянулся к пачке «Голуаза». Сигареты успокаивают.

  В соснах вновь зашумел усилившийся ветер. Художник отметил про себя, что облаков на небе стало больше, и они поменяли свой цвет с молочно белого на синеватый, с вкраплениями фиолетового. Линия горизонта, где море мягко сливалось с небом, потемнела и обозначилась резче, словно ее подвели химическим карандашом. Значит, точно будет дождь.

  Художник сделал еще один мазок (нет, так не пойдет… черт, руки дрожат, чтоб им…). Преобладание синего и фиолетового. Оттенки серого. Палитра дождя.

  Вчерашняя телеграмма… Это что-то вроде повестки, которой тебя вызывают на собственную казнь. Неужели все так плохо? (Да ты прекрасно знаешь, что все – хуже некуда). Его семейные отношения зашли в тупик (как и все остальное, дружище, как и все остальное…) Жена уходит (даже удивительно, что она не сделала этого раньше, любая другая женщина на ее месте не стала бы так долго проявлять чудеса терпения). Развод. А это значит, что ребенка она тоже заберет (о, мой белокурый ангел…). Им надоело ждать, когда пробьет его звездный час, и он явит миру свое лучшее полотно, свой шедевр, в который он теперь и сам верит с трудом (как ты не понимаешь, его не будет, не бу-дет!). Слишком долго он кормил иллюзиями себя и их. А жизнь в это время забирала свое. Она решила поставить точку.

  Рука Художника дрогнула, и холст обезобразило жирное пятно масляной краски – пятно лилового цвета, похожее на тучу. Как глупо, нелепо и бессмысленно устроен мир. К чему все эти картины, тысячи картин, когда-либо созданных людьми, если жизнь одного отдельно взятого человека катится ко всем чертям? Художник обмакнул кисть в краску и вывел крупными буквами чуть пониже пятна: «НЕУДАЧНИК». Неудачник – вот ты кто.

  Он полез в карман за очередной сигаретой и увидел, что в его сторону идет высокий парень спортивного вида из той компании, что отдыхала под соснами. В одной руке он держал бутылку, в другой – сигарету. Он шел, загребая песок босыми ногами и немного пошатываясь. На лице у него застыла пьяная улыбка. Только его здесь не хватало – подумал Художник. Он не любил любопытствующих, которых как магнитом тянуло к людям с мольбертом.

  Художник быстрыми мазками зарисовал только что написанное слово, он не хотел, чтобы кто-то еще был свидетелем его внутреннего состояния (не хочешь мести сор из избы или боишься правды?). Еще несколькими умелыми движениями вывел неровный абрис дождевой тучи, простертой над морской гладью. Потом отложил кисть в сторону и закурил. Парень приближался.

  На нем были вытертые джинсы, подвернутые снизу до колен, и майка защитного цвета, плотно облегающая тренированное тело. Он остановился метрах в двух от того места, где сидел Художник.

  - Привет, - добродушно сказал он.

  Художник окинул его профессиональным взглядом. Высокий лоб, прямой нос, голубые глаза и светлые волосы. Губы по-детски пухлые. Он мог бы написать его портрет несколькими точными мазками.

  - Привет, - ответил Художник.

  - Рисуешь? – фамильярно спросил парень, приблизился вплотную к Художнику и заглянул в мольберт. Художник уловил знакомый запах перегара.

  - Если честно, сегодня у меня не самый лучший день для живописи, - признался Художник (перед глазами вновь встало небо, затянутое мрачными тучами; небо, прошитое косыми строчками дождя).

  - Угу, - кивнул парень, - понимаю, бывает…

  (Черт, со мной такого не было никогда! Три месяца – и ни одной работы… даже захудалой… так, эскизы, наброски, но ни одной картины… Три месяца, потраченных впустую…)

  - А мы смотрим – сидишь… вроде рисуешь, а, вроде, не рисуешь… - Художник достал сигарету, парень тут же выудил из кармана бензиновую «Зиппо» и прикурил ему; Художник успел разглядеть короткую надпись «За ВДВ…», вытатуированную на ребре его ладони. – Может, это… присоединишься к нам? – парень махнул рукой в направлении сосен, где веселились его друзья, - посидим, выпьем – у меня сегодня день рождения… А то вообще все разъехались, ни души вокруг…

  - Поздравляю, - сказал Художник (он смотрел мимо парня, в небо над морем, где синие облака плавно меняли оттенки на более темные, сбивались в стаю, медленно превращаясь в разбухшую от влаги тучу), - но спасибо, я все-таки попробую поработать.

  - Да ладно… - начал было парень, но Художник оборвал его – нет, серьезно, спасибо большое, как-нибудь в другой раз (он еще раз с тревогой взглянул на небо, где дождь из смутного образа трансформировался в реальность).

  - Ну, тогда хоть выпей со мной, - сказал парень и протянул ему бутылку «Советского» шампанского. Художник принял ее из его рук и сделал глоток. У шампанского был сладковатый немного приторный вкус.

  - За тебя, - Художник сделал еще глоток (я не алкоголик, не алкоголик, говорю…), потом вернул бутылку парню.

  - Ладно, воля твоя, - сказал тот, - смотри, если передумаешь, - подходи, - и он, сделав большой глоток, пошел нетвердой походкой назад, туда, где под соснами его ждала нетрезвая компания.

  Художник посмотрел ему вслед. Опять вспомнились слова Хемингуэя. Окурок в пальцах истлел до фильтра, он бросил его в песок. И снова посмотрел на небо.

  Небо заволакивало тучами, - они сливались в сплошную лиловую массу, нависшую над водой. На море появились волны. Ветер тоже крепчал (сколько я здесь: час, два или целую вечность?), позади шумели сосны.

  Художник бросил тоскливый взгляд на холст. Все точь-в-точь: пустой пляж (словно некий символ упадка?), сгущающиеся тучи – первые предвестники надвигающегося дождя – и сам дождь – после которого кончится короткое бабье лето, и уже настоящая осень вступит в свои законные права (теперь уже точно будет дождь – ты доволен?.. ты доволен?..). Внезапный порыв ветра бросил в него пригоршню песка. Художник медленно стряхнул его с себя.

  Иногда кажется, что реальность – это только сон, по лабиринтам которого крадется наше сознание. Как и всякий сон, она лишена четкой структуры, есть лишь неясные образы, что проносятся перед глазами размытыми кадрами видеофильма. Мы захватываем их на какое-то короткое время, но они не могут принадлежать нам, и поэтому растворяются, становятся бесплотными и ускользают. Им на смену приходят другие. Нам остается только ПРЕДЧУВСТВИЕ (конечно, ты знал – знал с самого начала, что будет дождь… ты это чувствовал). Мы – слепые овцы судьбы, бредущие на убой (черт, какое же я ничтожество… я с самого начала знал, что я – ничтожество, но отказывался в это верить… тешил себя самообманом…).

  Внезапно Художник принялся интенсивно водить кистью по холсту. Нет, он не рисовал – это нельзя было назвать живописью – он просто давал волю своей дрожащей руке, которая словно осциллограф фиксировала биение его беспорядочных мыслей. Только минут через двадцать он остановился. Перед ним были море и небо, молчаливые, затаившие мрачную злость, готовые в любую секунду выплеснуть ее водяной бурей. Это была не картина (он-то знал, что не сможет сегодня написать картину, а, может, вообще больше не сможет рисовать… никогда…), это была реальность или же образы из сознания, материализовавшиеся во всей своей чудовищной яркости и мощи, и буквально поглотившие реальность. Море – цвет окисленного свинца. Небо – словно огромный синяк на месте ушиба.

  В пачке осталась последняя сигарета. Художник вытащил ее зубами, а смятую пачку бросил под ноги. Прикурил. Может, пойти в санаторий, запереться у себя в комнате и напиться? Или же собрать вещи и ехать домой, просить жену, умолять, стоять на коленях и клясться? (только не развод… только не это… не сейчас… НЕ ОСТАВЛЯЙТЕ МЕНЯ ОДНОГО!) Черт его знает, как быть (Я БОЮСЬ ОДИНОЧЕСТВА… ОНО МЕНЯ УБЬЕТ… ПОЖАЛУЙСТА… НЕ ОСТАВЛЯЙТЕ МЕНЯ ОДНОГО…). Весь мир против меня (когда ребенок по неосторожности прищемит палец дверью, он тоже склонен винить дверь…) Как же быть?..

  А ветер все усиливался. Теперь он уже гудел в соснах, обрушивался на пляж, взметывая целые тучи песка, гнал мелкий мусор по берегу. Волны на море стали выше. Далеко на горизонте между небом и морем натянулась серая мембрана воды. Если внимательно приглядеться, можно было увидеть, что она состоит из тонких волокон, идущих диагонально поверхности моря.

  Художник встал и принялся складывать мольберт, убирать кисти и краски. Во рту по-прежнему дымилась сигарета. Возможно, он допишет картину в другой раз. А, возможно, не допишет никогда – какая разница?

  Когда все было сложено и убрано, он выплюнул окурок и посмотрел на небо. Так смотрят низшие существа на своих богов. Небо было темным, оно представляло собой сгусток мрака и готово было в любой момент рухнуть на землю яростным потоком. Художник пошел с пляжа прочь.

  Когда он проходил неподалеку от компании молодых людей, ставших последними из могикан на этом пляже, его окрикнул парень, который к нему подходил и предлагал выпить. Он сделал приветственный знак рукой. Художник кивнул в ответ.

  - Удачи! – услышал он вслед (ты чертовски прав, папаша Хем!).

  Сосны сомкнули над ним свой колючий шатер, который раскачивал ветер. Запахло хвоей и смолой. Художник в последний раз посмотрел на небо. В это время на землю упали первые тяжелые капли дождя.

 

Вернуться в раздел ТЕКСТ