Тьма
миниатюра
Тьма словно удавка, схватившая твое горло мертвой хваткой. Здесь очень темно – в любое время, будь то день или ночь. Я слышу писк крыс где-то в углу. Слышу взрывы бомб на улицах, переполненных демонстрантами.
Этот мир свое отжил. Маховики капитализма остановились, влипшие в жвачку, выплюнутую одним из его многочисленных потребителей. Парад гермафродитов, развернувших транспаранты во всю ширь неба: «Даешь бесполость!»
Полости… ими наполнено естество, полости повсюду в этот сгустившейся тьме. Железные птицы твоего проигравшего сознания. Террор вполне обоснован, когда он – последний аргумент задыхающейся от собственных углекислых извержений толпы.
- Знаешь, а ведь я тебя совсем не люблю… - ее слова застывают как жуки в янтаре, как тени на глади стекла… да и черт с ней – игра воображения, атласная иллюзия, вьющаяся лентой вокруг моего обнаженного тела. Любовь – ослепление циклопа, впавшего в безумие.
Поверженный, я жду валькирий, которые унесут меня отсюда. Режу руки и пишу стихи кровью. Слышу крик: «Надоело!» Кто-то устал. Кто-то родился. Мир устроен циклически – и незачем спорить с его нутром.
Склонившись над картой, мы строим план наступления. Он говорит: «Раздавим их как клопов…» В провале его разверзнутого рта сияют звезды – холодные иголочки осенних сумерек. Что остается мне? Атаковать, так атаковать.
Одиночество любого из нас безмерно. Каждый вечер нас загоняют в палатку и заставляют писать письма несуществующим женам. Чтобы создать иллюзию того, что нас ждут. Чтобы построить мост между меркнущей реальностью и мнимым будущим с непременным возвращением домой. Одного рядового стошнило. Этого не произойдет, мы не вернемся…
Люди в забегаловках похожи на то, что они едят. Такова сущность и структура фастфуда. Иного не дано, да и не к чему. Тьма замкнута сама в себе.
Потерянные, мы фабрикуем свои дела из пустоты. Ищем себе какие-то занятия, чтобы забыть о том, что нас ждет в конце. Тьма. Смерть. Хаос. Какая разница, как это назвать? Суицидальные стихи и объемы продаж. Объемные стихи и продажный суицид. Смерть как лакмусовая бумажка бытия. Ты же знаешь.
- Молодой человек, кажется, вы немного не в себе. Это называется расстройство адаптации. В моем пособии об этом написано вот что… - психиатр смотрит куда-то мимо меня, в окно, в разверзшуюся за ним пелену дождя, в пространство, потерявшее собственный смысл.
Каждое утро этот человек начинает кричать. Он кричит, не умолкая, час, два, целую вечность. Его крик похож на вой сирены перед массированной бомбардировкой. Потом ему делают укол, пичкают какими-то таблетками и он умолкает. Прячет лицо в податливость ладоней и тонет в омуте собственных невыплаканных слез.
Жестокость больного сознания. За шоколадную конфетку любой псих с радостью отсосет твой член. А еще за сигареты. С сигаретами в любой психиатрической больнице туго. Копошение червей в куче дерьма.
В двери в туалет прорублено большое круглое отверстие – примерно сантиметров сорок на сорок. Окно в искаженную реальность. Окно в галактику кошмаров и раненых птиц. В туалете много, слишком много людей.
- Ну оставь, браточек, ну чуть-чуть… - псих с выбитым глазом сосет дотлевающий окурок, в котором уже занялся фильтр и воняет плавящейся пластмассой. Кто-то залезает на унитаз с ногами и принимается гадить. В окно врывается чайка и летит над безбрежным океаном засаленных будней. Пахнет каким-то сладковатым лекарством и мертвечиной.
Осень наступает на лес, который порезан на квадратики решеткой окна, и с ней наступает тьма. Психиатр смотрит на меня, потом плюет на пол.
- Кем ты хочешь быть? – догорает спичка, превращаясь в черный обугленный стручок.
Никем не хочу быть. Тьма все равно всех нас сотрет. Пережует и выплюнет. Падаю на пол. Чувствую во рту привкус крови. На улице рванула бомба: это мятежники захватили отделение полиции. Звенят стекла, осколки впиваются в лицо психиатра…
Наш полк разбит. Я – последний выживший. Наматываю собственные кишки на руки – чтобы не потерять. Живот разворотило осколком снаряда. Безногий почтальон приносит мне письмо от несуществующей жены.
- Мы могли бы любить друг друга, но ты погиб. Мои слезы – это стаи черных ворон, что кружат над осенним лесом, там, за окном твоей больницы. Кажется, я и сама не существую… знаешь, осознание собственного несуществования (и несущественности) приходит как-то плавно и мягко – совсем безболезненно… ты просто осознаешь это и все…
Тьма наполняет комнату, словно кто-то закачивает ее сюда извне мощным насосом. Я съеживаюсь в углу, сжимая в руках медицинскую справку. Я выписан. Выписан из списков живущих вечно. Я остаюсь в этой комнате навсегда. Биением пульса. Дыханием жизни. Тахикардией смерти.