Жир
миниатюра
Володя постоянно ел. Кушал, питался, потчевался. Всегда и везде. Его челюсти неутомимо измельчали и пережёвывали пищу, а желудок выделял океаны сока для переваривания. Его кишечник сладострастно урчал, расщепляя всё новые порции еды на белки, жиры и углеводы, а сфинктер блаженно трепетал, выпуская скопившиеся газы. Все остальные органы могучего Володиного чрева, кажется, навсегда были обречены играть роль второго плана: они всего навсего обеспечивали бесперебойную работу пищеварительной системы.
О, эти лоснящиеся от жира бифштексы с запечённым картофелем и баклажанами, хрустящие кусочки бекона, острый зельц, фаршированные перцы и разнообразнейшие салаты! Божественная скандинавская селёдка с брусничным вареньем и аппетитные комочки икры! Нежнейшие французские круассаны с вишнёвой начинкой, черничный пирог и воздушные завитки зефира!.. Он был готов есть с утра и до глубокой ночи.
Володин день являл собой чётко выстроенную последовательность из завтрака, обеда и ужина. Время между ними – невыносимые кулинарные пробелы, скрашиваемые, правда, обязательными лёгкими перекусами. Каждую свободную минуту жизни наш герой наполнял величайшим удовольствием питания. Потребления спагетти болоньезе и курицы гриль, чудеснейшей краковской колбасы с мелко порубленным сельдереем и петрушкой.
Гамбургер с горчицей и кетчупом казался Володе огромным космическим кораблём, ниспосланным мудрой Вселенной для удовлетворения его извечного голода.
Он презирал людей, относящихся к процессу потребления пищи как к сугубо утилитарной необходимости восполнения потраченных калорий. Что они понимали? Разве могли они догадаться, ничтожные, что питание есть одна из сложнейших форм общения человека с Абсолютом? Что еда сродни молитве, глубоко эмоциональной и интимной, она – древнейший обряд, обряд насыщения, возвеличивания собственного чрева и эго.
Володя любил, впившись сочными ягодицами в скрипящую плоть дивана, часами смотреть телевизор, поглощая одно за другим всевозможные яства. Телевизор ему нравился. Он взывал потреблять, потреблять как можно больше. Телевизор двигал прогресс, крутил маховики в утробе планеты, заставлял её выделять свои желудочные соки – деньги.
Деньги – зачем вообще они нужны? О, да, конечно! Только для одного! Для величайшего ритуала потребления. Для развития пищевой промышленности, для изобретения новых блюд, для их приготовления и, в конечном счёте, для предложения покупателю.
Приобретайте вкуснейшее фисташковое мороженое! Только в этом месяце по специальной цене! О, эти хрустящие картофельные чипсы! Ржаные сухарики! Пельмени из мяса молодых бычков, выращенных специально для служения человеческому желудку. Разве не это древний языческий ритуал, гвоздём вошедший в современность, словно в гнилую доску, разве не здесь сокрыты истоки всего сакрального и немыслимого?
Володя не любил женщин, потому что они его не понимали. Его не интересовал секс; алкоголь и наркотики оставляли его равнодушным. Только еда занимала Володю по настоящему, обуздывала бушующую внутри страсть. Он бился в гастрономической агонии, словно зверь в капкане, сжавшем свои стальные клыки на его конечностях. Он принимал это движение – движение пищи по пищеварительному тракту планеты, и только его.
Урча и закатив глаза, Володя смотрел на экран телевизора. Экран звал его в сказочное путешествие к новым удовольствиям, новым невообразимым кулинарным изыскам. По Володиному раскрасневшемуся, словно спелый томат, лицу струился пот. Сок его тела. Тела, которое требовало жертвы. Буженины с сыром или – о, да, именно! – отварных говяжьих языков!
Володина жизнь была захватывающим дух приключением в стране чудесной пищи. Он, словно первобытный охотник с кремниевым копьём в руках, крался между лотков продуктовых супермаркетов, совершал хищные набеги на продуктовые лавки, пировал с размахом обветренного флибустьера в ресторанах и бистро.
Его вертела карусель из нескончаемых блюд и деликатесов. Морковь по корейски, следом ароматный кусок ветчины, крабовый салат, ломтики хлеба с foie gras и сладкая булка. Булка – белая и мягкая, в сто раз лучше женской груди.
Есть. Есть. Есть. Жрать. Жрать. Жрать. Его мозг настойчиво требовал всё новой и новой пищи. Машина по уничтожению продуктов работала мощно и яростно, с самозабвенным упоением, постепенно разрастаясь и наращивая обороты. Капельки слюны, белёсой с прозрачными крапинками воздушных пузырьков, весёлым фейерверком разлетались в стороны, попадая на подбородок, грудь и брюхо. Карусель вертелась.
Вывески магазинов, динамики репродукторов, разноцветная чехарда телевидения – всё кричало о еде. О потреблении. О великом празднике обжиралова.
Володя толстел, толстел с каждым днём. Он рос, как раковая опухоль в теле больного. Жир переполнял его тушу, холестерин отравлял кровь. Володя не мог остановиться. Он не хотел этого. Праздник еды и потребления звенел своими колдовскими погремушками, устрицы с лимонным соком пели ритуальную песнь. Желудок его ревел, натужно и в такт, как морское чудище, как Сцилла или Харибда, как сирена в чёрной вонючей дыре концлагеря. Желудок требовал всё новых и новых жертв.
Володя смотрел на экран и видел творящиеся за ним чудеса. Планета пухла, матерела, планета обрастала жирком. И он видел его – этот жир, колоссальный сгусток жира.
О, да! Планета. Планета живёт. Планета питается. Жрёт, обжирается. Планета дышит смрадным дыханием, исходящим от её гнилых зубов. Планета пирует. Она орёт от экстаза. Религиозного экстаза самопотребления. Самопожирания.
В её желудке гулко ворочается непереваренный ком. Он лезет вверх, обжигающе резко. Он теснится в пищеводе. Но планета ликует. Планета бьётся в самодовольной агонии на этом нескончаемом празднике. Она жаждет есть и дальше. Пихать лоснящимися руками в рот мягкий ком слипшихся белков, углеводов и жира.
О, копчёный лосось, жареная форель, цыплята табака, ростбифы, тефтели, салат оливье в тарталетках, о, вкуснейший куриный бульон, солянка с лимоном и чёрными маслинами, суп харчо, гренки с хреном, о, эклеры и набитые сливочным кремом выпечные корзинки! О супермаркеты и фастфуды! Эта молитва – вам!
Володя любил поесть. И вот теперь он лежит на своём продавленном диване: недвижимый, как небоскрёб, с видом разморённого животного; капельки слюны застыли на его нижней по детски оттопыренной губе, его кадык растворился в складках бычьей шеи, одежда уже неспособна укрыть разросшееся до небывалых размеров тело. Диван, как измученный до полусмерти раб, прогнулся под ним. Телевизор сыплет праздничными искрами рекламы.
Покупайте!
Пробуйте!
Потребляйте!
Жрите!
Наслаждайтесь!
Забивайте экскрементами унитазы и снова жрите!
Покупайте!
Наслаждайтесь!
Володино сердце не выдержало. Этот мотор оказался слишком слабым для такой мощной и ненасытной машины.
Выцветшие Володины глаза полуприкрыты, толстая зелёная муха сидит на носу, шевеля тонкими и юркими, как щупы, лапками. Нервно гудит лампа дневного света.
Покупайте!
Наслаждайтесь!
Жрите!
На полу пищат крысы. В углу читает сакральный текст рекламы включённый телевизор. Грызуны суетятся, кружат вокруг дивана; поначалу несмело, затем, почуяв, что никакой опасности Володя им не представляет, с утроенным энтузиазмом начинают подбираться к его остывшей туше. Настала их очередь набивать животы.
О, прекрасная человеческая плоть – сальная и потная, пахнущая чем то пряным! О, желеобразный жир – сегодня пир крыс и мух! Жрать! Жрать! Жрать!
В черном зёве Володиного рта происходит какое то шевеление и оттуда выползает пухлый белёсый червячок. С рёвом тяжёлого бомбардировщика в воздух взвивается муха. И большая серая крыса исчезает у Володи в паху.